Н. Асеев приводит следующую выдержку из «Майской ночи. Гоголю понадобились столь реальные образы и будничные обстоятельства? Асеев отвечает на это: «чтобы смешать реальность с вымыслом, чтобы нельзя было различить их».
Искусство, по словим Фейербаха, не требует признания его произведений за действительность. Это, конечно, так. Зрители, допытывающиеся в письмах к автору, по какому адресу проживает герой фильма и что он ныне поделывает, не в меру и подчас раздражающе наивны. Но плох тот фильм, смотря который зрители видят в нем преимущественно наглядную иллюстрацию тезиса Фейербаха. То же и в поэзии.
Нет, не кажется наивной и раздражающей вера читателей Данте в подлинность иллюзии, достигнутой поэтическим гением великого изобразителя преисподней. В посвященной ему книге часто приводится двустишие, прославляющее великолепную художественную резьбу:
«Казался мертвый мертв, живые живы; Увидеть явь отчетливей нельзя…»
Олеша вспоминает сцену поисков моста из той же поэмы. В блужданиях по аду мост служит Вергилию ориентиром. Но моста нет. Путникам встречается банда крылатых чертей — «пикет бесов», как ее именует Олеша. Вергилий спрашивает у них о мосте, и они, зная, что его нет, отвечают, что мост есть, и при этом перемигиваются (эта деталь восхищает Олешу). Что же случилось с мостом? Он обвалился во время землетрясении, которое произошло в аду. когда туда опустился Христос:
«Что за мощь подлинности! — восклицает Олеша. — Неудивительно, что, встречая Данте на улицах Флоренции, прохожие отшатывались в священном страхе:
— О боже мой, он был в аду!»
Все в той же связи напомню о машинистке, которая с удовлетворением заметила, что теперь, перепечатав историю о продаже Иосифа Египетского его братьями, она знает, как все это было «на самом деле».
Для В. Турбина, отстаивающего откровенную открытость творческого процесса, замечание машинистки могло бы стать еще одним доводом в пользу «прямой» передачи мысли и необходимости освобождения искусства от замысла, сюжета и образов, способных рождать наивную веру в реальность иллюзорного. Для его оппонентов то же обстоятельство послужило бы поучительным примером полезной функции достоверности, позволяющей автору «завладеть читателями», чтобы приобщить их к миру своих нравственных представлений.